На помосте, воткнув топор в колоду, стоял палач – рыжий детина с необыкновенно могучей шеей. Он был из бывших ремесленников, что прибиваются к воинству править мечи и чинить латы. Попавшись на краже, мастеровой был приговорен судом к отрубанию ладони. Но за день до того умер палач, и, поддавшись на уговоры епископа, он занял место палача, чем заработал себе помилование. И теперь так преуспел в этом деле, что срубил голов куда больше, чем целый полк рыцарей.

Перед началом казни палачу полагалось продемонстрировать свое мастерство, и, подбросив топор высоко вверх, он ловко поймал его одной рукой. Затем выбросил топор из-за спины. Крутанувшись в воздухе несколько раз, топор был с ловкостью подхвачен им. Заплечных дел мастер, не зная устали, метал топор попеременно то правой, то левой рукой и, рискуя поранить собственные конечности, ловко подхватывал его у самого настила. А когда интерес собравшихся был разогрет, он с ожиданием посмотрел на епископа Марка, сидевшего неподалеку в торжественной фиолетовой сутане. Место для епископа было выбрано не самое удачное, Марк сидел как раз против солнца, без конца щурился и прикрывал ладонью глаза, наблюдая за происходящим.

Палач терпеливо ожидал, когда рука святейшего упадет вниз. Вот тогда можно будет подвести обреченного на казнь к колоде и показать свое мастерство. Но рука епископа, застыв у самого лба, не желала падать.

– Я хочу увидеть «Мадонну», – явственно произнес граф.

Люди, стоявшие у подноса, переглянулись. У графа явно началось помутнение рассудка. С обреченными на смерть подобное происходит нередко.

Епископ молчал.

– Ты мне обещал! – в гневе воскликнул Джулио.

Рука его преосвященства слегка приподнялась. Палач насторожился – совсем не похоже, что это было разрешение на казнь. Но на всякий случай он придвинулся к колоде и поудобнее ухватился за топор.

Епископ сделал протестующий знак кистью. Значит, графу умирать еще рановато. А на помост, легко взбежав по лестнице, взошел худенький монах, держа какую-то картину. Вытянув шею, палач увидел из-за плеча монаха Мадонну, в красивых тонких руках она держала младенца.

– Правда, она хороша? – посмотрел граф на удивленного палача.

Епископ опустил руку, и палач, потеряв интерес к полотну, слегка подтолкнул графа к колоде. Почти год он служил палачом, за это время достаточно успел узнать людей, причем с неожиданной стороны, с какой суждено заглянуть немногим из смертных. Поначалу его удивляло полнейшее безразличие приговоренных к собственной судьбе. Укладывая голову на окровавленную колоду, они напоминали безмозглых куриц, что подставляют шею под хозяйский нож. Но потом он вдруг понял, что приговоренные уже давно смирились с незавидной участью и ждут кончины как освобождения от мучений.

Граф Мазарин повел себя по-иному. Приблизившись к колоде, он с брезгливостью посмотрел на окровавленный срез. Краем рубахи он вытер шершавый неровный срез, словно опасался испачкаться, и, посмотрев на палача, потребовал:

– Рубаху мне убери. Кровью зальешь!

Палач отложил топор в сторонку и, взяв ворот рубахи графа обеими руками, дернул его, обнажив мускулистое тело.

– Тебя так устроит?

– Да, – коротко отвечал граф, положив голову на колоду, и тотчас почувствовал, как мелкие неприятные занозы впились в щеку.

Примерившись, палач сделал широкий замах и обрушил топор на подставленную шею. Раздался глухой удар – на помост скатилась буйная голова графа. Палач поднял ее за волосы и показал на четыре стороны.

Глава 10

Остыньте, мой друг, я не ваша!

Позади, за океаном, Америка. Впереди – Россия, точнее, Одесса. Через неделю Георгий Чернопятов был на месте. Добравшись до Молдаванки, он разыскал обувную мастерскую, над дверью которой висела восторженная вывеска: «Господа – штиблеты!»

В небольшой каморке с сапожным молоточком в руках на низеньком стульчике сидел тучный неопрятный мужчина лет сорока пяти, и Чернопятов всерьез засомневался: не ошибся ли он адресом?

– Вы хотели поставить подковки? – посмотрел сапожник на башмаки Чернопятова. – Уверяю вас, у нас самые лучшие подковки во всей империи! Вы пришли туда, куда надо!

Лицо его выглядело вполне серьезным, похоже, что он не издевался. Придется его разочаровать.

– Я, собственно, вот по какому делу, – как бы случайно Георгий Чернопятов сцепил указательные пальцы. Посвященный человек должен сразу заметить этот жест.

– Господи, – просиял сапожник во всю свою широкую физиономию, – мы вас ждали еще три дня назад. У вас все в порядке? – участливо поинтересовался он.

– Да, – коротко отвечал Чернопятов. – Вот, возьмите это письмо, в нем я все объяснил, – протянул он запечатанный конверт. – Мне известно, что такое конспирация... Но все-таки я хотел бы переговорить с ним лично. Вы должны мне верить!

– Хорошо, – удовлетворенно протянул толстяк, забирая конверт. – Я передам вашу просьбу. А вот это вам, – передал он конверт поменьше, – здесь все написано, и постарайтесь не отходить от инструкций.

– Мне не сложно будет сделать это.

– Но сначала вам нужно добраться до Москвы.

– Доберусь, документы у меня в порядке.

Толстяк слабо улыбнулся:

– Мы очень надеемся на это.

Георгий Чернопятов никак не ожидал, что это будет женщина. Да еще такая привлекательная. В своем воображении он рисовал какого-нибудь аскетического юношу с бледным лицом от непосильных нагрузок, связанных с революционной деятельностью. С человеком, который не способен говорить ни о чем, кроме как о предстоящих терактах. Рассчитывал, что он будет с длинными волосами и при реденькой бородке, непременно в студенческой потертой тужурке, из рукавов которой без конца вываливается самодельная бомба. Но вместо юноши он увидел молодую и весьма привлекательную особу, одетую по моде и с безукоризненными манерами.

О себе барышня не сказала ничего, назвалась лишь Дуняшей. Но Чернопятов не сомневался, что ее детство прошло в батюшкином имении под присмотром строгой француженки-гувернантки. Сколько же подобных барышень повстречалось на его пути? С пяток? А может быть, полтора десятка? И все они, некогда воодушевленные революционными идеями, в конце концов влюблялись без памяти в прыщавых юношей, теряли в любовных страстях революционный задор и совсем скоро превращались в обыкновенных домохозяек, способных лишь на вытирание носов сопливым отпрыскам.

Но мужская интуиция подсказывала Чернопятову, что перед ним сидела женщина неординарная. Пожалуй, она сумела бы пойти на самопожертвование. Например, в многолюдной толпе, не страшась последствий, пальнуть в жандармского офицера или в театре подложить сумку с динамитом в губернаторскую ложу. И ради какой-нибудь революционной перспективы переспать с целым взводом мужчин. А на следующее утро подправить примятые перышки, подчистить клювиком поистертые места и с новым азартом приняться будить дремлющие людские массы.

Занятно, конечно, но мужчинам как раз нравятся именно такие увлеченные натуры, способные не только брать, но и отдаваться без остатка.

Как бы невзначай ладонь Чернопятова коснулась пальчиков Дуни. Барышня не отдернула руку, а даже, наоборот, смущенно улыбнулась. Очень обнадеживающий знак. Лицо у Дуняши было необыкновенно чистым, без малейшего намека на морщины. У Чернопятова появилось твердое намерение переночевать с ней в номерах. Барышня не откажет, важно убедить ее в такой необходимости.

В ресторане, где проходила встреча, народу было немного. Заняты всего четыре столика у окна. Еще два у сцены и один в центре. Оно и к лучшему!

Действовать следовало предельно тонко, чтобы ни в коем случае не спугнуть. Все должно произойти само собой, как результат продолжения разговора. По своей природе женщины жалостливы. Следует вывести ее на откровенный разговор. Наверняка за ее плечами несостоявшаяся любовь, горькое разочарование (безответные чувства случаются и у красивых женщин). Повздыхать, поохать за компанию, даже где-то дать утешительный совет, поигрывая при этом ее тонюсенькими пальчиками. А там, глядишь, через полчаса она и сама намекнет продолжить начатое знакомство в более интимной обстановке.